Издание The Economist в январе 1988 года писало о том, что к 2018 году жители США, Японии, европейских стран и других богатых и даже относительно бедных стран будут расплачиваться одной и той же валютой.

Цены будут указаны не в долларах США, иенах или какой-то другой валюте, а, например, в фениксе. Эта валюта получит одобрение компаний и потребителей, так как она удобнее, чем национальные валюты, которые спустя 30 лет станут причудливой формой неразберихи в экономической жизни конца двадцатого века.

Для предсказания тридцатилетней давности оно выглядело довольно странным. Предложения о возможном валютном союзе распространились за 5–10 лет до этого, однако вряд ли они опирались на неудачу 1987 года. Власти некоторых развитых стран пытались двигаться в сторону более управляемой системы обменных курсов и денежной реформы.

На фоне отсутствия сотрудничества в их основополагающей экономической политике они испугали рынки и вызвали рост процентных ставок, что привело к краху фондового рынка 30 лет назад, что получило название «Черный понедельник».

Это событие было ознаменовано крупнейшим снижением проминдекса Dow Jones за всю его историю – на 22,6%. Форсмажор коснулся не только Америк, но и повлиял на весь мир. Австралийский фондовые рынок к концу октября потерял 41,8%, канадский – 22,5%, гонконгский – 45,8%, британский – 26,4%.

Эти события отрезвили реформаторов обменных курсов. Крах рынков убедил их в том, что политическое сотрудничество может оказаться хуже, чем ничего. Вместе с тем пришло понимание, что дальнейшие попытки связать валюты будут провальными до того момента, пока власти стран не откажутся от какого-либо экономического суверенитета.

Самое значительное изменение мировой экономики с начала 1970 годов – замена денежных потоков товарами как силой, которая ведет к изменению обменных курсов. В результате неустанной интеграции мировых финансовых рынков различия в национальной экономической политике могут незначительно повлиять на процентные ставки, однако они ведут к огромной передаче финансовых активов из одной страны в другую.

В статье также говорилось о том, в зоне новой валюты экономическая адаптация к сдвигам в относительных ценах будет происходить плавно и автоматически, как сегодня это происходит в различных регионах крупных экономик. Отсутствие всего валютного риска могло бы стимулировать торговлю, инвестиции и наращивание занятости.

Вместе с тем в валютной зоне новой валюты должны налагаться строгие ограничения на национальные правительства. Исключением было бы регулирование национальной монетарной политики. Глобальное предложение новой валюты будет зафиксировано новым ЦБ, вероятно, от Международного валютного фонда. Глобальный уровень инфляции, и как следствие, в пределах узкой маржи, каждый нацуровень инфляции будет за него отвечать.

Каждая страна будет использовать налоги и госрасходы для компенсации временного снижения спроса, однако для финансирования бюджетного дефицита ей необходимо будет брать кредиты, а не печатать деньги. Без использования инфляционного налога правительства и их кредиторы будут вынуждены судить о своих заимствованиях и кредитных планах внимательнее, чем в конце прошлого века.

Это говорит о большой потере экономического суверенитета. При этом тенденции, которые делают новую валюту такой привлекательной, в любом случае отбирают этот суверенитет. The Economist отмечает, что даже в мире более или менее плавающих обменных курсов некоторые страны видели, что их политическая независимость подвергается проверке со стороны недружественного внешнего мира.

2017-7-10 18:00